Партизанам Керченской каменоломни

Рояль вползал в каменоломню.
Его тащили на дрова
К замерзшим чанам и половням.
Он ждал удара топора!

Он был без ножек, черный ящик,
Лежал на брюхе и гудел.
Он тяжело дышал, как ящер,
В пещерном логове людей.

А пальцы вспухшие алели.
На левой — два, на правой — пять...
Он
 опускался
 на колени,
Чтобы до клавишей достать.

Семь пальцев бывшего завклуба!
И, обмороженно-суха,
С них, как с разваренного клубня,
Дымясь, сползала шелуха.

Металась пламенем сполошным
Их красота, их божество...
И было величайшей ложью
Все, что игралось до него!

Все отраженья люстр, колонны...
Во мне ревет рояля сталь.
И я лежу в каменоломне.
И я огромен, как рояль.

Я отражаю штолен сажу.
Фигуры. Голод. Блеск костра.
И как коронного пассажа,
Я жду удара топора!

 А. Вознесенский



Концерт

Сорок трудный год.
Омский госпиталь…
Коридоры сухие и маркие.
Шепчет старая нянечка:
«Господи!
До чего же артисты 
маленькие…»

Мы шагаем палатами длинными.
Мы почти растворяемся в них 
с балалайками, 
с мандолинами 
и большими пачками книг.
Что в программе?
В программе – чтение, 
пара песен 
военных, правильных…
Мы в палату тяжелораненых 
входим с трепетом и почтением.
Двое здесь.
Майор артиллерии 
с ампутированной ногой, 
в сумасшедшем бою 
под Ельней 
на себя принявший огонь.
На пришельцев глядит он весело…
И другой – 
до бровей забинтован, - 
капитан, 
таранивший «мессера» 
три недели назад 
над Ростовом.
Мы вошли.
Мы стоим в молчании.
Вдруг 
срывающимся фальцетом 
Абрикосов Гришка отчаянно 
объявляет начало концерта.
А за ним, 
не вполне совершенно, 
но вовсю запевале внимая, 
о народной поём, 
о священной 
так, 
как мы её понимаем.
В ней Чапаев сражается заново, 
краснозвёздные мчатся танки.
В ней шагают наши 
в атаки, 
а фашисты падают замертво. 
В ней чужое железо плавится, 
в ней и смерть отступать должна.
Если честно признаться, 
нравится 
нам 
такая война!
Мы поём.
Только голос лётчика 
раздаётся.
А в нём – укор:
- Погодите…
Постойте, хлопчики…
Погодите…
Умер 
майор… - 
Балалайка всплеснула горестно.
Торопливо, 
будто в бреду…

…Вот и всё 
о концерте в госпитале 
в том году.

 Роберт Рождественский



Зинка

— Ну что с того, что я там был? 
Я был давно, я всё забыл. 
Не помню дней, не помню дат, 
Ни тех форсированных рек. 

— Я неопознанный солдат, 
Я рядовой, я имярек. 
Я меткой пули недолёт, 
Я лёд кровавый в январе. 
Я прочно впаян в этот лёд, 
Я в нём, как мушка в янтаре. 

— Ну что с того, что я там был? 
Я всё избыл, я всё забыл. 
Не помню дат, не помню дней, 
Названий вспомнить не могу. 

— Я топот загнанных коней, 
Я хриплый окрик на бегу, 
Я миг непрожитого дня, 
Я бой на дальнем рубеже, 
Я пламя Вечного огня 
И пламя гильзы в блиндаже. 

— Ну что с того, что я там был, 
В том грозном быть или не быть? 
Я это всё почти забыл. 
Я это всё хочу забыть. 

Я не участвую в войне — 
Она участвует во мне. 
И отблеск Вечного огня 
Дрожит на скулах у меня. 

Уже меня не исключить 
Из этих лет, из той войны, 
Уже меня не излечить 
От тех снегов, от той зимы. 
Вдвоём — и с той землёй, и с той зимой 
Уже меня не разлучить, 
До тех снегов, где вам уже 
Моих следов не различить. 
Ну что с того, что я там был?! 

  Юрий Левитанский




Баллада о зенитчицах

Как разглядеть за днями 
 след нечёткий? 
Хочу приблизить к сердцу
 этот след... 
На батарее 
 были сплошь – 
 девчонки. 
А старшей было 
 восемнадцать лет. 
Лихая чёлка 
 над прищуром хитрым, 
бравурное презрение к войне... 
В то утро 
 танки вышли 
 прямо к Химкам. 
Те самые. 
 С крестами на броне. 

И старшая, 
 действительно старея, 
как от кошмара заслонясь рукой, 
скомандовала тонко: 
- Батарея-а-а! 
(Ой мамочка!.. 
Ой родная!..) 
Огонь! – 
И – 
 залп! 
И тут они 
 заголосили, 
девчоночки. 
Запричитали всласть. 
Как будто бы 
 вся бабья боль 
 России 
в девчонках этих 
 вдруг отозвалась. 
Кружилось небо – 
 снежное, 
 рябое. 
Был ветер 
 обжигающе горяч. 
Былинный плач 
 висел над полем боя, 
он был слышней разрывов, 
 этот плач! 
Ему – 
 протяжному – 
 земля внимала, 
остановясь на смертном рубеже. 
- Ой, мамочка!.. 
- Ой, страшно мне!.. 
- Ой, мама!.. – 
И снова: 
- Батарея-а-а! – 
 И уже 
пред ними, 
 посреди земного шара, 
левее безымянного бугра 
горели 
 неправдоподобно жарко 
четыре чёрных 
 танковых костра. 
Раскатывалось эхо над полями, 
бой медленною кровью истекал... 
Зенитчицы кричали 
 и стреляли, 
размазывая слёзы по щекам. 
И падали. 
И поднимались снова. 
Впервые защищая наяву 
и честь свою 
(в буквальном смысле слова!). 
И Родину. 
И маму. 
И Москву. 
Весенние пружинящие ветки. 
Торжественность 
 венчального стола. 
Неслышанное: 
«Ты моя – навеки!..» 
Несказанное: 
«Я тебя ждала...» 
И губы мужа. 
И его ладони. 
Смешное бормотание
 во сне. 
И то, чтоб закричать 
 в родильном 
 доме: 
«Ой, мамочка! 
Ой, мама, страшно мне!!» 
И ласточку. 
И дождик над Арбатом. 
И ощущенье 
 полной тишины... 
...Пришло к ним это после. 
В сорок пятом. 
Конечно, к тем, 
 кто сам пришёл 
 с войны. 

 Р.Рождественский



Карта
Вторые сутки город был в огне,
Нещадно день и ночь его бомбили.
Осталась в школе карта на стене -
Ушли ребята, снять ее забыли.
 
И сквозь окно врывался ветер к ней,
И зарево пожаров освещало
Просторы плоскогорий и морей,
Вершины гор Кавказа и Урала.
 
На третьи сутки, в предрассветный час,
По половицам тяжело ступая,
Вошел боец в пустой, холодный класс.
Он долгим взглядом воспаленных глаз
Смотрел на карту, что-то вспоминая.
 
Но вдруг, решив, он снял ее с гвоздей
И, вчетверо сложив, унес куда-то, -
Изображенье Родины своей
Спасая от захватчика-солдата.
 
Случилось это памятной зимой
В разрушенном, пылающем районе,
Когда бойцы под самою Москвой
В незыблемой стояли обороне.
 
Шел день за днем, как шел за боем бой,
И тот боец, что карту взял с собою,
Свою судьбу связал с ее судьбой,
Не расставаясь с ней на поле боя.
 
Когда же становились на привал,
Он, расстегнув крючки своей шинели,
В кругу друзей ту карту раскрывал,
И молча на нее бойцы смотрели.
 
И каждый узнавал свой край родной,
Искал свой дом: Казань, Рязань, Калугу,
Один - Баку, Алма-Ату - другой.
И так, склонившись над своей страной,
Хранить ее клялись они друг другу.
 
Родные очищая города,
Освобождая из-под ига села,
Солдат с боями вновь пришел туда,
Где карту он когда-то взял из школы.
 
И, на урок явившись как-то раз,
Один парнишка положил на парту
Откуда-то вернувшуюся в класс
Помятую, потрепанную карту.
 
Она осколком прорвана была
От города Орла до Приднепровья,
И пятнышко темнело у Орла.
Да! Было то красноармейской кровью.
 
И место ей нашли ученики,
Чтоб, каждый день с понятным нетерпеньем
Переставляя красные флажки,
Идти вперед на запад, в наступленье.

 Сергей Михалков


Приходят к дедушке друзья


Приходят к дедушке друзья,
Приходят в День Победы.
Люблю подолгу слушать я
Их песни и беседы.

Я не прошу их повторять
Рассказов сокровенных:
Ведь повторять - опять терять
Товарищей военных,

Которых ищут до сих пор
Награды боевые.
Один сержант, другой майор,
А больше - рядовые.

Я знаю: Трудно каждый год
Рассказывать сначала
О том, как армия вперед
С надеждою шагала.

О том, какая там пальба,
Как в сердце метят пули...
- Судьба, - вздохнут они, -
Судьба! А помнишь, как в июле?

Я молча рядышком сижу,
Но, кажется порою,
Что это я в прицел гляжу,
Что я готовлюсь к бою.

Что те, кто письма пишут мне,
Уже не ждут ответа.
Что даже лето на войне -
Совсем другое лето.

Приходят к дедушке друзья
Отпраздновать Победу.
Все меньше их,
Но верю я: они опять приедут.

Автор: В. Степанов